Даешь шекспиризацию страны!

Спектакль Кирилла Серебренникова «Антоний и Клеопатра» в «Современнике» был обещан еще весной — на фестивале «Черешневый лес». Тогда его выпустить не успели — слишком много времени, по словам его создателя, занимала работа по обживанию смысла.

Понять эту задержку теперь вовсе не трудно. Обжить тот смысл, который предлагают Серебренников и его соавтор драматург Олег Богаев, довольно трудно. Во-первых, им обоим нужно было перелопатить огромные слои шекспировского текста, выжать из него стремительные эпизоды, в которых бы отразился наш век. История страсти Антония и Клеопатры для них — не самый главный повод поговорить о войне и власти, о цинизме политиков, вершащих судьбы мира. Следы этого сумбурного монтажа скрыть не удалось.

Вот Антоний бросает Клеопатру и мчит в Рим, вот он внезапно женится на сестре Цезаря Октавии, вот он так же внезапно бежит от нее в Египет к Клеопатре, вот так же внезапно бросает ей обвинения в предательстве, а потом — так же внезапно сливается с ней в прощальном страстном объятии. Для того чтобы сделать эти стремительные превращения полными значения и эмоциональной силы — их нужно таковыми осознать самому режиссеру. Но в том-то и загвоздка, что для него они неважны.

Важно для него другое. На основе шекспировского сюжета он рассказывает историю о трудностях — нет, более того — невозможности перевода. Не переводится, по Серебренникову, язык чувств на язык политики, язык одной культуры на язык другой.

Не случайно зеркало сцены обрамляют две стеклянные будки для переводчиков, и в них комментирует происходящее безногий гонец в камуфляже (Артур Смольянинов сыграет здесь еще и убиенного «террориста» Помпея, внезапно объявившего Риму войну и холодно убитого в ресторане яппи из окружения Цезаря).

Сразу скажу, что в финале эти стеклянные будки будут перевернуты и превращены в музейные египетские саркофаги, чтобы «похоронить» там доспехи Антония и золотые ризы царицы Клеопатры. Эти двое и становятся главными жертвами исторической «необходимости», тотального террора, навязанного циничной и анонимной властью сразу и Востоку, и Западу, и Северу, и Югу.

Еще один знак тотальной непереводимости цивилизаций и культур — это звучащие в интермедиях между картинами диалоги из аудиокурса арабского языка. Сначала они выглядят безобидно и учат нас простейшим ситуациям знакомства и мелкой торговли. Но раз за разом их содержание становится все серьезнее, пока мягкие голоса дикторов не предлагают нам выучить, как звучит крик о помощи, боли, одиночестве и страхе смерти.

Художник Николай Симонов предстает здесь мастером трагических обобщений. Сочиненное им пространство пронизано, прошито насквозь металлическими листами-завесями, которые со всех сторон сдвигаются все ближе и ближе, сжимая зеркало сцены до маленького кусочка, в котором сияет ясное голубое небо, а потом и вовсе съедая его чернотой.

Военный до мозга костей, немного заторможенный старорежимный Антоний — Сергей Шакуров (в зале рядом женщина восторженно шепчет: «Смотри, как он похож на Брежнева») ясно противостоит в спектакле вертлявому яппи, Октавию Цезарю (Иван Стебунов) — образу современного политика — в окружении сподвижников «в штатском», мастеров бесшумных убийств.

Серебренникову доставляет явное удовольствие провоцировать публику схожестью своих героев с персонажами современной политической сцены — не случайно его Помпей похож на террориста Радуева, а Цезарь — и вовсе на президента РФ. С такой же шокирующей откровенностью (говорят, худсовет «Современника» замер от ужаса) они с Симоновым уподобили декорацию второго действия страшному спортзалу бесланской школы.

Но обшарпанные стены с остатками баскетбольных сеток, как и Клеопатра (Чулпан Хаматова) в хиджабе — только знаки современности, разлагающейся в тотальной войне цивилизаций. 

Знаком, пустым, лишенным эмоционального содержания, становится в спектакле Серебренникова почти все, и - главное — любовный дуэт Антония и Клеопатры. Если вы попросите меня рассказать, что же именно случилось с этими двумя людьми, попавшими в жернова политических страстей, я не смогу вам ответить. Не знаю. Как не знает этого, кажется, и сам Серебренников, уверивший себя, что острый социальный театр — это вызов эпохи, и именно он должен ответить на него. За рамками его возможностей остаются главные загадки шекспирова творения — тайны человеческих страстей в предлагаемых — пусть самых страшных и реальных — политических обстоятельствах. Обстоятельств у Серебренникова много, а вот страстей совсем нет.