Последовательность для Серебренникова принципиальна он ставит не столько «батально-эротическую феерию» (таково начало сложносочиненного подзаголовка романа), сколько житие фронтовой святой. Нужно было проявить недюжинную фантазию, чтобы суметь скрестить на узком подиуме посреди крохотного, на 70 человек, зала лубок и изощренный театр, цирк и храм, советскую идеологию с германской мифологией в конце концов, чтобы переложить кононовскую «феерию» (а это и вправду грандиозная языковая феерия) на другой, театральный язык. Можно долго описывать, как обыкновенная доска становится в руках актеров бортом грузовика, увозящего на фронт деревенских парней, и как солдата укладывают головой на пионерский галстук, который оказывается кровью из виска. Можно рассказать о том, какое впечатление производят «Широка страна моя родная», звучащая церковным хоралом, и вид шеренги, где носки по линии ровняют живые еще солдаты и пустые сапоги.
Но важнее вспомнить, как солдаты жонглировали кольцами, а те вдруг стали нимбами. Как Муха в черном с блестками трико кувыркалась в воздухе, а потом, словно канатоходец, балансировала на протянутой через сцену резинке от трусов. Как генерал в алой шинели и маске Сталина, собственноручно расстреляв солдат, подвешивал к глазнице хрустальную клоунскую слезу как вывешивают ордена. Иногда от этого цирка захватывает дух, иногда он просто занятен, но придуман он был отнюдь не для хохмы. В советском цирке, важнейшем из искусств после кино, Серебренников обнаружил того самого человека, которого ковала имперская идеология, человека сверхъестественных возможностей, а если добраться до римского прародителя нашего цирка еще и приговоренного гладиатора, первого христианина, отданного на растерзание диким львам. В советском цирке Серебренников нашел свою истовую давалку Муху. Сценограф Николай Симонов, в свою очередь, по одну сторону подиума расположивший цирковую ложу, с другой стороны возвел белое сооружение с высокой белой щелью то ли Валгаллу, то ли влагалище, то ли врата рая. Отмучившись, Муха именно туда и отправляется. Туда, где, словами Кононова, «не убивают, не лгут и не предают, где и нет ничего, кроме очищенного, двойной как минимум перегонки, девяностошестиградусного, самого что ни на есть Добра».