Лия Ахеджакова: «Ухожу в партизаны»

Что происходит с человеком, целенаправленно добивающимся общественного признания? Кто тут чем готов пожертвовать и кому какие жертвы представляются неприемлемыми? Каков баланс приобретений и потерь? Словом, речь пойдет о цене успеха. «Диалоги с Валерием Выжутовичем» — так будет называться рубрика в нашей газете. Сегодня — о цене успеха актрисы Лии Ахеджаковой.

Она родилась в театральной семье. Отец был главным режиссером Майкопского драматического театра, мать там же служила актрисой. А их дочь, не попав на журфак МГУ, поступила в Московский институт цветных металлов. Через полгода бросила и вернулась в Майкоп. Потом опять Москва. Училась в ГИТИСе. Еще студенткой начала играть в спектаклях Московского ТЮЗа («Я проработала там целых шестнадцать лет. И хотя мой репертуар был весьма однообразен: птички, зайцы, поросята, ослик Иа, — я не могу забыть то время»). Последние 30 лет Ахеджакова — в «Современнике». А в кино — и того больше. Самый свежий успех — врученная недавно кинематографическая премия «Ника» за роль второго плана в фильме Кирилла Серебренникова «Изображая жертву».

Зайчики, поросята, куриные ноги…

Российская газета: Вы сами считаете себя успешным человеком?

Лия Ахеджакова: У меня сегодня ночью была бессонница именно на эту тему. Вот вы мне сказали, что мы будем об этом говорить, и я все не спала и думала. Нет, я считаю себя очень неуспешным человеком.

РГ: Ну, это вы кокетничаете.

Ахеджакова: Говорю совершенно серьезно. Я очень неуспешный человек. Потому что какой-то маленький человеческий или творческий успех у меня чаще всего чередуется с годами невостребованности. Я вам скажу, что такое успех. Это востребованность. А у меня годами все как раз наоборот.

РГ: Вы имеете в виду какой-то конкретный период?

Ахеджакова: Я имею в виду всю мою сознательную жизнь. От бровки до бровки. Начиная с двадцати одного года и по сегодняшний день. У меня в театре случались простои длиною в пять-шесть лет, а однажды и в восемь. Ни одной новой роли! Но бывали периоды и огромной загруженности. «Квартира Коломбины», «Трудные люди», «Стена», «Крутой маршрут», «Мелкий бес»… Я тогда находилась в том возрасте, ког да актриса востребована. Уже мастер, но еще не второй обоз. Стареющие актрисы — это такая обуза для театра… Вроде бы надо дать ей работу, да где же взять?

РГ: А до этого, в ТЮЗе, вы разве мало играли?

Ахеджакова: Мало — не то слово. Там была абсолютная невостребованность. Стопроцентная. «Загруженность» вплоть до того, что я играла куриные ноги. У Бабы-Яги была, как известно, избушка на курьих ножках. Так вот эти ноги я играла. Представляете, у тебя даже тела нет, у тебя только ноги куриные. Ну, еще третьим составом — средний поросенок Наф-Наф. И все. Но большой удачей для меня стало знакомство со Львом Абрамовичем Кассилем. Он меня порекомендовал на роль пионера Тараса Бобунова.

РГ: Работая в ТЮЗе, вы ощущали себя серьезной, глубокой актрисой?

Ахеджакова: Ощущала. Но продолжала играть куриные ноги.

РГ: Так складывался репертуар? Или только так воспринимали вас режиссеры?

Ахеджакова: И то и другое. Но вот однажды я пришла к Анатолию Васильевичу Эфросу. Он был в ту пору очередным режиссером в Театре на Малой Бронной. Пришла и говорю: возьмите меня. Он пообещал свести меня с Дунаевым, главным режиссером. Я пришла к Дунаеву, и он мне сказал: «Как отец вам советую — держитесь за ТЮЗ руками и ногами. Вы - травести. Вы должны в ТЮЗе раб отать до пенсии. Я вас не возьму, потому что я вам добра желаю». Я все это пересказала Анатолию Васильевичу. Он расстроился и говорит: «Ну тогда, Лиечка, вам придется идти в „Современник“. Вас там точно возьмут. И это очень хороший театр. Там замечательные актеры. И Галя Волчек вас возьмет». Я нашла Валеру Фокина, который тогда был молодым человеком, начинающим режиссером. И Валера привел меня в «Современник». Я тогда еще условия ставила, представляете? Никому не известная артистка, рост метр пятьдесят… Пришла к Волчек и говорю: «Галина Борисовна, я только умоляю вас: никаких сказок, никаких зайцев! Я переела этого, меня тошнит». И она мне пообещала. Действительно, я в «Современнике» тридцать лет — и ни одного зайца, ни одной Бабы-Яги.

Сила случая

РГ: А успех у публики для вас показатель успеха?

Ахеджакова: Нет. Иногда очень дурной артист, такой, знаете, комикующий, не брезгующий никакими средствами, чтобы понравиться зрителю, имеет феноменальный успех у зрителей.

РГ: А бывали случаи, когда на вас обрушивался необычайный зрительский успех, но вы понимали, что он дешевый, копеечный?

Ахеджакова: Да, конечно. Мне не хочется называть этот спектакль.

РГ: Это было в «Современнике»?

Ахеджакова: Я не скажу. Не важно где. Я же еще очень много в антрепризе играю. Это счастье, что появились частные проекты, что можно найти деньги и сделать то, что хочешь, о чем мечтаешь. И быть независимой материально. И не выпрашивать прибавку к жалованью. И объехать весь мир, даже если тебя в твоем театре не занимают в спектаклях, предназначенных для зарубежных гастролей. У меня, слава богу, есть постоянный продюсер — Ефим Спектор. Как только у меня возникает большая пауза, он моментально затевает проект. Нас случай свел. Мы сделали с ним и с Виктором Гвоздицким «Подсолнухи» по Теннесси Уильямсу. И «Старосветскую любовь» по Гоголю, где я играла с Богданом Ступкой. Мы сделали и «Персидскую сирень» по пьесе Николая Коляды, которую уже много лет я играю с Мишей Жигаловым.

РГ: А когда Эльдар Рязанов пригласил вас сняться в «Иронии судьбы», вы понимали, что это тоже счастливый случай?

Ахеджакова: Не понимала. Хотя успех очень часто зависит от случая. Вот как тут, например. Звонит мне Рязанов. Мне, совершенно неизвестной актрисе. И предлагает сняться в маленькой роли в «Иронии судьбы». Я читаю и вижу, что играть там в общем-то нечего. Тем не менее поехала на встречу с Эльдаром Александровичем. И сказала ему: «Эльдар Александрович, я вас обожаю, но сниматься не хочу. Я хочу дождаться, когда вы напишете для меня роль». А он говорит: «Лучше сняться у хорошего режиссера в крошечной роли, чем в главной у какого-нибудь…» Уговорил. А дальше уже был «Служебный роман», потом он написал для меня роль в «Гараже», потом были «Небеса обетованные» и «Старые клячи». Случай? Да. А вот еще. Звонит Кирилл Серебренников и говорит:"Вы бы не хотели сыграть в кино роль, которую играет Алла Борисовна Покровская в спектакле «Изображая жертву?» Я говорю: «Нет, нет, нет! Что вы? Она моя любимая подруга и замечательно играет эту роль». А он: «Я берусь это уладить, она широкий человек». На показе фильма «Изображая жертву» он подошел ко мне и спросил: «А вы не хотите в „Женитьбе Фигаро“ Марселину с ыграть?» Да, отвечаю, очень хочу. И попадаю в компанию чудных актеров, с которыми работает Кирилл.

Заложники славы

РГ: Что для вас значит шлейф предыдущих успешных работ? Вам не свойственны комплексы, одолевавшие Охотника из «Обыкновенного чуда» Евгения Шварца?Несчастный человек. Он стал заложником собственного успеха, рабом его.

Ахеджакова: Меня подобные страхи мучают. Я боюсь окунуться во вчерашний день. Боюсь принести на хвосте вирус чего-то устаревшего или давно всем известного.

РГ: Устаревшего с точки зрения содержания? Театральной формы?

Ахеджакова: С точки зрения сегодняшнего дня. Вот Би-би-си показала «Преступление и наказание» Достоевского. Это настоящее открытие. Там нет авангарда, но такая пронзительная атмосфера, такое погружение в автора… После этого, ставя Достоевского, стыдно скатиться к невнятности. И не стоит пытаться сделать нечто похожее. Или вот вам другой пример. Я увидела в Стратфорде «Много шума из ничего» в Шекспировском театре. Молодые актеры играли, было и несколько патриархов. Мне вначале показалось, что я не на тот спектакль попала, что это никакой не Шекспир. Потому что в спектакле дело происходило во время кубинской революции. И все персонажи были одеты как коммандос. Но когда я услышала знакомые имена… А как зритель принимал! Боже! А на сцене — старый голубой мотоцикл с проколотой шиной и маленький столик. И написано: «Кафе». Ничего больше. Но какие артисты!

«Можно» и «нельзя»

РГ: На что вы готовы ради успеха, а на что — нет? Вы когда-нибудь сами себе задавали этот вопрос?

Ахеджакова: Я себя об этом никогда специально не спрашивала. Просто бывают ситуации, когда этот вопрос возникает сам собой. У меня так было. Я репетировала Варвару в «Мелком бесе» у Виктюка. И он предложил мне раздеться на сцене. Я сказала: «Ни за что! Хотите — снимайте с роли». Хотя если бы я смотрела спектакль из зала, где актриса, играющая Варвару, разделась бы догола, я бы это поняла и приняла, потому что это правильно для этой роли и для этого спектакля. Но я не могу.

РГ: Это слишком простой пример. Мне интересно другое: сколько стоит успех, добытый в результате каких-то внутренних борений, может, даже в серьезном конфликте с самим собой?

Ахеджакова: Если подобный конфликт назревает, я стараюсь вести себя так, чтобы он разрешился без ущерба для моей репутации. У меня был случай. Одна актриса в нашем театре, на мой вкус, очень хорошо сыграла роль. Но чтобы спектакль успешно пошел в репертуаре, мне предложили заменить ее. Я наотрез отказалась. Я не могу себе позволить таких вещей. А недавно у меня произошла ссора с одним очень известным продюсером. Он предложил мне сняться в «Иронии судьбы-2». А мы в это время выпускали «Женитьбу Фигаро». Бросить репетиции и поехать сниматься — это значило бы сорвать премьеру. К тому же и в «Современнике» тогда была ситуация аховая: Лена Яковлева тяжело болела, а Чулпаша Хаматова повредила себе ногу. Мне надо было за два дня сыграть два спектакля в «Современнике» и две генеральные «Фигаро». В общем, я отказалась сниматься. Продюсер звонил моим режиссерам, он предлагал мне дикие деньги за два съемочных дня. Мне друзья говорили: «Господи, да возьми ты их! Тебе что, деньги не нужны?» Нужны. Очень. Но я не могу сорвать два спектакля и две генеральные репетиции.

Конвертируемая валюта

РГ: Вы можете себе позволить не мелькать?

Ахеджакова: Да, могу. Потому что у меня есть Фима Спектор и еще Женя Миронов, открывший свою театральную компанию. Благодаря им я независима. А когда-то я ради денег делала в кино все что ни попадя. Зарплата была нищенская, антреприза у нас еще не существовала, и приходилось соглашаться на что-нибудь такое, на что сейчас я бы ни за что не согласилась. Иногда снимешься в каком-нибудь дерьме и не знаешь, куда деться от стыда. Хоть в партизаны уходи.

РГ: А когда было легче добиваться успеха — раньше или теперь?

Ахеджакова: Вы понимаете, это же не от строя зависит. Не от политических условий, не от того, в какой стране ты живешь.

РГ: Мне кажется, и от этого тоже. Не вступила бы Россия в рыночную эпоху — не было бы у нас сегодня антрепризы. А с другой стороны, и репертуарный театр, возможно, не испытывал бы так остро тот кризис, какому он ныне подвержен.

Ахеджакова: Я думаю, дело в другом. Дело в том, во что веришь, во что не веришь и какая у тебя точка отсчета. И, главное, чувство вкуса: пьеса, сценарий, театр, режиссер, компания, которые тебя выбирают и которых выбираешь ты, — это и есть твое лицо.

РГ: А неуспех — это что для вас? Как вы его ощущаете?

Ахеджакова: Это когда газеты ругают спектакль и тебя… Когда друзья за спиной перешептываются или прямо говорят: «Извини, но это очень плохо». И тогда появляется отвращение к роли. В лучшем случае она становится для тебя больным ребенком, которого надо лечить, выхаживать, поднимать на ноги. Причем нередко ты понимаешь, что все это напрасно, что «больному» нельзя помочь — он безнадежен. Но если есть внутренняя уверенность в своих силах, появляется надежда: прорвусь! Тогда наплевать на страхи, на сомнения, тогда становится весело и интересно работать. А успех, неуспех — это потом.

Не изображая жертву

РГ: Вам приходилось когда-нибудь жертвовать чем-то ради успеха?

Ахеджакова: Я бы так не сказала — «ради успеха». А ради работы — да. Я жертвую своим временем, когда по нескольку часов за рулем еду в театр, а потом домой в тех же пробках и устаю смертельно. Я, собираясь на самолет, иногда поднимаюсь в четыре утра, потом лечу куда-то, где разница во времени с Москвой — шесть часов, и у меня глаза слипаются, тем не менее выхожу на сцену в 19 часов по местному времени. Вот сейч ас я подряд десять спектаклей сыграла — в Питере, Екатеринбурге, Перми, Москве. Мотаясь между этими городами, где-то подхватила вирус, который перешел в адский бронхит — я как собака лаяла день и ночь. В Екатеринбурге в три часа ночи начала кашлять, задыхаться. Кашляла до утра, все вокруг меня бегали, молоко давали. А потом с этим кашлем пошла играть. Потому что нельзя было срывать спектакль — это было 8 Марта: полный зал, аншлаг. А на генеральной «Мелкого беса» я свалилась с большой высоты с сотрясением мозга и потерей сознания. Потом надо было отлеживаться, приходить в себя. Но позвонила Галина Борисовна: «Крутой маршрут» на выпуске, ты потеряешь роль, если не придешь«. И я пришла. Хотя мне казалось, что пьеса плохая, да и роль у меня там небольшая. Но сейчас я считаю, что это лучший спектакль в нашем театре.

РГ: Успех должен быть рентабелен?

Ахеджакова: Конечно. А когда ты весь в поту, в мыле, разворотил себе всю душу, но отдача минимальная, это печально.

РГ: А бывает противно после спектакля?

Ахеджакова: О, еще как! Бывают дни, когда ничего не выходит. Ну не спускается к тебе ангел с небес, и все. И вот как во сне: кричишь, а звука нет, и никто не слышит и не отзывается. Такие дни бывают — просто ужас.

«…Но ты уже давно неликвиден»

РГ: Все-таки почему успех для вас — это востребованность?

Ахеджакова: Потому что это впрямую касается моей профессии. Ведь к житейским ситуациям понятие «успех» неприменимо. Если у тебя родился ребенок или умерла мама, это имеет отношение к счастью или несчастью. Про это не скажешь: «Успех», «Неуспех». Более того, счастье — неуловимая вещь. Оно приходит и уходит неожиданно. Как солнышко: вот оно только что светило и вдруг зашло за тучу.

РГ: В отличие от счастья успех — вещь очень конкретная, да?

Ахеджакова: Тоже нет. Актер думает, что у него успех, а на самом деле он заехал в такие дебри… Он изо всех сил старался понравиться и наконец понравился. А оказывается, это гибель для него. Он ушел от каких-то фундаментальных вещей в искусстве, самых главных, самых заветных.

Вот кажется, все у тебя есть — популярность, поклонники, деньги. Но ты уже давно неликвиден. Можно быть очень известным, узнаваемым, но тебя на порог не пустят туда, где подлинное искусство.

Возьмите Резо Габриадзе. Он трудно находит нужные слова, он заикается, когда начинает говорить, он ищет адекватную формулировку тому, о чем думает и что чувствует, но он — среди небожителей. Он там, где Инна Чурикова, где Женя Миронов, где моя любимая Ульяна Лопаткина. Там, где при жизни были Анатолий Васильевич Эфрос, Андрей Тарковский… Идти туда можно всю жизнь, но оступиться — в два счета. И тогда будешь лететь, лететь, лететь… И прилетишь туда, где тебя узнают, может, даже и ценят. Но где ты очень далек от вершины.