Модель идеального театра

В Большом театре началась серия премьерных представлений балета «Корсар». Инициатор восстановления этого классического спектакля — художественный руководитель балета Большого театра Алексей Ратманский, признанный современный хореограф, премированный в этом году «Золотой маской» за постановку «Игры в карты» Стравинского. Профессиональный опыт Ратманского разносторонен. Несколько лет танцевавший на сценах Королевского виннипегского балета и Королевского датского балета, он осуществил более двадцати постановок на многих сценах мира. «Ведомости» поговорили с Алексеем Ратманским о перспективах сочетания классики и современности на балетной сцене.

 — Алексей, французский хореограф Тьерри Маланден на вопрос, каковы перспективы авангардных тенденций в балете, ответил: «Все вернется в клаcсику»┘

 — Cпорно. Классические спектакли можно наполнить современным содержанием или сделать авангардный дизайн, этим последние 20 лет занимаются многие хореографы, включая замечательных Матса Эка, Джона Ноймайера, Мэтью Бурна. Можно, наоборот, реконструировать исчезнувшие балеты или возобновлять полузабытые, как делают Пьер Лакотт, Сергей Вихарев и Юрий Бурлака. Но сочинить сегодня классический спектакль невозможно. Стилизация — не развитие. Актуальное искусство сегодня не пользуется классическим языком. Это особенно ощутимо после смерти в 80-х великих Баланчина и Аштона. Уильям Форсайт, который в 90-х годах сочинил серию потрясающих спектаклей и, казалось, открыл новые горизонты для классического балета, последние 10 лет кардинально изменил свои интересы, а его многочисленные подражатели значительно менее талантливы. Самое интересное сейчас происходит в современном танце или, пожалуй, на стыке модерна и этнического танца.

 — Тем не менее вы выпускаете в Большом старинного «Корсара». Как это происходит — восстановление оригинальной версии балета?

 — Большой театр — театр классического балета, на котором лежит ответственность за сохранение наследия, как русского, так и советского. Поэтому две трети нашего репертуара составляют балеты XIX века. Этих названий, в отличие от оперы, ничтожно мало. От репертуара императорских театров сохранилось около 12 балетов, «Корсар» — один из них. В Большом он не шел с 1995 года. И вот мы, я и Юрий Бурлака, ставим новую редакцию, используя массу архивных материалов, в том числе знаменитые записи Николая Сергеева, хранящиеся в Гарвардском университете. Там описаны мизансцены Петипа, зарисованы композиции, зашифрованы танцевальные движения. Декорации Бориса Каминского выполнены в духе академических художников конца XIX века, а костюмы — это Владимир Пономарев, 1899 год. Работа безумно интересная. Но, как вы понимаете, театр не может только сохранять, он должен и создавать. В Большой, кроме туристов, которым нужны балерины в пачках, и бабушек, которые хотят показать внучкам то, что сами видели в детстве, ходит и продвинутая публика. И на сцене Большого можно увидеть постановки Ноймайера, Доннелана, Уилдона, Тарп.

 — Среди сегодняшнего балетного авангарда вы не называете ни одного россиянина. Чем объяснить отставание сегодняшней российской хореографической школы?

 — Просто сейчас мало хореографов, которые ставят новые спектакли. Причина тому — стилистическое однообразие репертуара на протяжении очень большого периода времени. Хореография не рождается в головах из ниоткуда. Опыт собственной танцевальной карьеры плюс впечатления от увиденного — это то, из чего складывается язык. То, что репертуар всех трупп СССР исчерпывался десятью названиями и пятью именами, естественно, через какое-то время привело к кризису идей и навыков.

 — Вы сказали, что на Большом лежит ответственность и за сохранение советского балетного наследия. К нему, например, относится недавно восстановленный «Золотой век» Григоровича. Какие еще постановки советской эпохи столь же ценны с художественной точки зрения?

 — Юрий Григорович с начала

60-х за тридцать лет поменял весь репертуар и создал новый. Кто сейчас вспомнит «Красный мак», «Лауренсию», «Пламя Парижа», «Мирандолину», поставленные еще до Григоровича? А ведь там были замечательные танцы, на них выросло не одно поколение артистов и зрителей. Кое-что мы планируем восстановить. Еще до революции была эпоха Горского, который находился под большим влиянием Станиславского, вносил в классические спектакли реалистическую ноту и историческую достоверность. Потом наступила эпоха авангардных экспериментов, естественно, придушенных. В это время ставили гениальные Голейзовский и Лопухов, от которых практически ничего не осталось. Слава богу, что Игорь Моисеев, который начинал артистом и хореографом Большого, смог реализоваться, создав свой жанр и свое наследие. Но классический балет в его лице потерял великого хореографа.

 — Третий год подряд вы организовываете в Большом мастерские для молодых русских хореографов, живущих не только в России. Это те, у кого есть столь дефицитное сегодня в балете свое видение?

 — Со своим видением туго. Уже достаточно того, что человек владеет ремеслом. За три года у нас сделали свои работы (иногда первые работы) 16 хореографов, я знаю еще 10, которых можно было бы пригласить. Но все равно это очень мало для такой балетной сверхдержавы, как Россия. 

 — В чем источник идей для хореографа?

 — Балет сочетает в себе множество искусств — музыку, драматический театр, литературу, архитектуру, скульптуру, дизайн. Сейчас активно используются кино, видео и фотография. И, конечно, спорт. Я знаю по крайней мере двух хореографов, которые поставили балеты по математическим формулам, — англичанина Марка Болдуина и американку Джулию Адамс. Многое подсказывают хореографам и исполнители — их тела, их возможности.

 — Являются ли несюжетные постановки тенденцией современной хореографии?

 — Сегодня во всем мире как раз идет возрождение интереса к понятному, сюжетному балету. Этого хотят все — зрители, директора театров, артисты, даже хореографы. Но так долго это считалось недостаточно авангардным, что немножко разучились рассказывать истории. Не грех вспомнить в этой связи наших отечественных мастеров драмбалета 30-50-х годов: Вайнонена, Лавровского, Захарова, Чабукиани.

 — В вашей последней постановке в Большом — балете «Игра в карты» — вы намеренно уходите от сюжета, хотя он мог бы стать довольно зрелищным. Это оттого, что вне сюжета легче перевести музыку Стравинского в визуальный ряд?

 — Думаю, что к Стравинскому вполне можно пришить литературный сюжет, но меня интересовало немножко другое. Мне хотелось дать солистам Большого, которые, как правило, выступают в гордом одиночестве, опыт «товарищеского» балета, работы в команде (тут во мне говорил директор труппы). Такая маленькая модель идеального театра — профессионалы, работающие музыкально и точно, для которых сверхзадачей является стиль и хореография исполняемого балета, а не стремление любой ценой раскрыть перед зрителем свой неповторимый внутренний мир. Это и стало для меня сюжетом «Игры в карты». Солисты, посопротивлявшись, теперь находят в этой железной дисциплине свой интерес и танцуют «Игру» просто блестяще. А зрелищность прекрасно обеспечил художник Игорь Чапурин. 

 — Чего нельзя в балете? Есть ли какие-то ограничения для балетной сцены?

 — Степень таланта. Вот единственное ограничение. Хотя крики «как можно?!» и «кощунство!» в наше время не редкость. Всем пуристам от балета рекомендую посмотреть китайское акробатическое «Лебединое озеро», недавно показанное в Москве. Это супер! В балете можно все.