Очарование экзотики

 — Расскажите о своем творческом пути.

 — Мне 56 лет, но в танец я пришел когда мне было уже 28. Когда я основал свой театр в 1989 году, мне было уже почти 40 лет. Во время моей учебы — я изучал восточные языки — я интересовался всем, что связано со спортивным и телесным развитием, к примеру, боксом и восточными единоборствами. После окончания учебы я какое-то время работал инструктором по айкидо. Через это я постепенно пришел к танцу. Мне страстно захотелось создать телесное письмо, свой особый язык.

 — В чем заключаются особенности вашей работы?

 — Мой путь может показаться хаотичным, но у него есть определенная согласованность. Я думаю, что я в принципе уже достиг статуса независимого хореографа. Все-таки в распоряжении хореографов не так много средств. Это оборотная сторона медали. Тем не менее, наш театр пользуется спросом. Появляются возможности, которые нельзя упускать. Когда ты не связан с каким-то постоянным, строго организованным учреждением, то просто необходимо быть креативным. Конечно, нужна и удача.

 — Можете ли вы объяснить нам связь между «Черной весной», которую вы поставили в 2000 г. и «Весной священной»?

 — Контекст, их объединяющий, возник случайно. Один из моих друзей посоветовал мне организовать мастер-класс в Нигерии, в Лагосе, изучить местный потенциал. Я охотно поработал бы с «Весной священной» Стравинского, но немного побоялся такого явного вызова. Поэтому в итоге я сделал другой спектакль и назвал его «Черная весна». Четыре года спустя, когда у меня уже был некоторый опыт в африканском танце, я использовал представившуюся возможность поставить спектакль по «Весне священной». На самом деле, чтобы набраться смелости и сделать —надцатую «Весну», мне кажется, надо было пойти как раз таким своеобразным путем. Африка позволяет показать другой образ человеческого тела и другую степень «инакости». Это также способ сказать свое слово в большой дискуссии о «черном человеке».

 — Вы подходили к этому произведению скорее честолюбиво или уважительно?

 — И так, и так. С одной стороны, быть скромным необходимо, потому что груз уже состоявшихся, известных спектаклей подавляет — таких, например, как Пины Бауш или Мориса Бежара. Есть странные постановки по «Весне священной», где неправильно понимают музыку. Для западной культуры музыка — настоящий тотем. Нужно смотреть на произведение во всем его объеме, потому что иначе можно создать ряд красивых картин, которые, однако, не смогут стать настоящей основой спектакля, не соберут его воедино. Африканский континент, где все еще много танцуют, был выбран и потому, что в спектакле хотелось свести два мира — этот и западный.

 — Танцовщики были знакомы с музыкой?

 — Только двое из них. Я дал им компакт-диск, однако музыку они восприняли скорее скептически. Но потом они из раза в раз учились уже с помощью своего собственного тела любить ее. Им никто не говорил, что Стравинский — гений или что они должны пасть на колени перед его музыкой. Делать вместе с ними такой проект — это было великолепно.

 — Каково соотношение постановочной хореографии и импровизации в «Весне»?

 — Хореография — это постоянный обмен с танцовщиками, такое путешествие с авариями в дороге. Ты сваливаешься с подъема и не можешь его заново одолеть. Это творческое движение, которое сложно затормозить. Сцена иногда бывает очень загадочной.

 — Что значит работа над «Весной священной» лично для вас?

 — Это приключение. Огромная трата энергии и большой страх перед излишне критическим приемом, какой часто случается в нашей «милой» Франции. Мне уже приписали экзотизм и чужеродность. Но мало помалу спектакль утвердился. Мы, правда еще не исполняли его в Африке, потому что местные инфраструктуры для нас недостаточны, но теоретически мы могли бы станцевать его под открытым небом, как мы когда-то это сделали в Шато-Валлоне в Провансе.

(Перевод с немецкого)