Премьере предшествовала длительная борьба за это «гниение стиля». Создать нужное либретто — дело нехитрое, важнее предварительно любую скандальную мелочь вложить в копилку пиара. Адвокат Генри Резник объясняет общественности, что литература в лице Сорокина неподсудна, что бы тот ни написал. «Члены комитета по культуре Гос. Думы России Любовь Ближина и Ирина Савельева… ознакомившись с текстом либретто Владимира Сорокина для оперы „Дети Розенталя“… не нашли в нем ничего предосудительного» (газета «Большой театр» N 5, март
«Идущие вместе» настаивали на неуместности появления изделий Сорокина именно в Большом театре: «Нельзя в Большом!» — «А в Малом можно?» — ехидно спрашивает ведущий передачи «К барьеру!» Соловьев, сводя диспут к болтовне. Точку в дуэли ставит подруга Вл. Сорокина политик Хакамада: «Вас всех сметет, а он останется!» То есть Сорокин войдет в культуру, если ею будут управлять наши новые большевики от либерализма. Любопытно, что именно «гниение стиля» является культурной составляющей либеральных «правых сил». Девиз либерализма в культуре: пусть будет! Если вы хотите безнаказанно оскорбить общество или хотя бы его часть, объявите вашу акцию произведением искусства (например, выставка «Осторожно — религия!»).
В жизни любого общества, которое разрешает высказывание, должны быть и механизмы зашиты от неправильной (лживой или оскорбительной) речи. Где упразднена превентивная цензура, там возникает цензура карательная, поначалу неуклюже, ибо такова наша несовершенная судебная система. Потому гражданское общество куда более драчливо, нежели традиционное. Одним из самых плачевных следствий нынешнего понимания демократии и свободы в области искусства стало уравнивание бездарности и таланта.
Видимо, бедные солисты Большого
В процессе пиара, наконец, выдвигается главный аргумент: в новой опере не будет ни порнографии, ни мата! Гендиректор театра А. Иксанов на «Эхе Москвы» напоминает невеждам, что во многих классических операх главными действующими лицами уже были проститутки — «Травиата», «Кармен». Общественность и Государственная Дума посрамлены.
Идея клонирования великих композиторов пришлась по вкусу заказчикам. Если в «Голубом сале» Сорокин клонирует великих писателей, то в устной речи сам объясняет, зачем это делает: надо похоронить «смердящие трупы» всех этих Пушкиных и Толстых. Но это он доверительно говорит для своих зарубежных поклонников, россиянам надо навешать на уши другую музыку: да мы же обожаем эту вашу классику!
Из арии Розенталя, генетика, могильщика и одновременно акушера (бас): «Вот ключица великого Моцарта…»; «Из пасти могилы / Вырвал я / Гения сладкий прах…»; «Плоть твоя / Будет расти / В теплой матке… Сил набираясь / В теле упругом / Советской женщины бодрой». Имитация белого стиха под Васисуалия Лоханкина должна усилить запоздалый и без того уже унылый антисоветский пафос данного текста. Дебил Чайковский споет вам пионерские песенки. Насколько безобидно (думские дамы не нашли здесь пошлости) сценическое клонирование композиторов? Они что, продолжат свою великую деятельность? Нет, клоны — это взрослые, но дети, простые, даже простейшие, они дают потребителю этого действа ощущение равенства с ними, что, видимо, необходимо для самосознания новых русских (состоятельных людей), впервые попавших в оперный зал. И пошлость в том, что это тщательно подготовленное низкопробное сочинение.
«Оживили» Вагнера — зачем? Чтобы увидеть сон о «могильных червях», которые «С неба рушатся». Чайковский (Ремарка: «Он взволнован».) способен лишь многократно вякать: «Ах, няня!» Няня же дает точные характеристики «дублям»: «(Обнимает Чайковского.) Петруша, успокойся, / Ты тоже в этой колыбельке / Лежал и плакал. Что с того? Я всех вас по ночам качала / Да нянчила: / Тебя, улыбу,
В этом смысле весьма примечательно признание сорокинского соавтора, композитора Л. Десятникова — с нескрываемой завистью к либреттисту он в оперной программке с сожалением констатирует то обстоятельство, что «В музыке нет запрещенных звуков». Этот дуэт вообще не жалеет красивых слов по адресу друг друга. Десятников: «Часто Сорокинский (так в оригинале — с прописной) текст как будто не обладает собственным стилем. Но тем удобнее с ним работать…» (программка оперы). Он же: «Этот союз был необычайно важен. Браки совершаются на небесах, и союз композитора с либреттистом тоже» («Большой театр» N 5). Ему вторит соавтор: «Он в музыке делает приблизительно то же самое, что и я в литературе: так же трепетно относится к классике…» Славно врут про себя ребята. Классики в ужасе трепещут и корчатся.
«Вопреки той информации, которая подогревала общественное мнение, в спектакле нет ничего эпатажного. Это было пожелание театра?» — спрашивают главного режиссера А. Ведерникова. — «Нет, это само так получилось» («Большой театр» N 5). В совокупности все как будто есть: есть «новая продукция, еще никем не исполнявшаяся» (Р. Муравицкий, исполнитель партии Моцарта), есть «реальная музыка», исполнять которую «приятно, технически не сложно» (Д. Суриков, исполнитель соло на виолончели), есть текст Сорокина, выигрышный уже тем, что в нем «ничего вульгарного нет» (он же, виолончелист Д. Суриков), есть даже