— Вы достаточно молодой человек, почему вас интересует тема смерти?
— Смерть сопровождает человека с первого дня его рождения. У меня есть такой дар памяти — я помню все события своей жизни с момента, когда мне было всего десять дней. Я помню, что надевала моя мама, когда мне было полгода┘ Помню, какие произведения Шуберта она играла, когда мне исполнился год. Я помню, что меня не было. Помню, что меня не будет. Память помогает почувствовать события, которые произошли или произойдут.
Если бы смерть не существовала — мы бы выглядели хуже. Смерть, с одной стороны, — враг, но с другой — необходимая часть жизни. Без смерти человек не смог бы совершенствовать свою душу, не старался бы стать лучше, не старался бы побеждать болезни и войны┘ Смерть — это возможность самоусовершенствования.
Вот, к примеру, вас изолируют на
— Почему же меня это не трогает?
— Трогает, но интеллектуально, согласитесь┘ Боли, сильного душевного страдания вы не испытываете. А вот если бы это случилось в Москве три года назад — вы бы страдали до сих пор. Отстраненность от трагического события во времени и пространстве «подавляет» земные чувства. Все, что человек физически ощущает, даже наша сентиментальность, расположено в хроносфере. Если удалиться на расстояние десяти миллионов лет от смерти наших близких — мы перестанем страдать.
Страдание — это физическая величина. И как все физические величины наши чувства имеют объем, массу┘ Это тяжелые вещи. Чтобы уйти от земных инстинктов к универсальному состоянию любви, которому неведомы законы тяжести этого света, мы стремимся отрешиться от жизненной логики. От пространства и времени. Иначе говоря, мы подсознательно хотим умереть (не видеть, не чувствовать — или видеть и чувствовать, но
Вот еще пример: любить девушку, которая тебя ненавидит, и благодарить ее за то, что она тебя ненавидит. Этот алогичный «вздох» души и есть начало искусства. Любить своего врага как друга — так нелогично, но именно это настоящее искусство. Искусство человека.
— “Lacrimosa” — место, на котором обрывается «Реквием» Моцарта. Как вы считаете, он предчувствовал свой близкий конец?
— Предчувствовал он свою кончину или нет — не важно. Что касается “Lacrimosa” — там есть странное ощущение смерти как романтического праздника. “Lacrimosa” — как сеанс гомеопатии для зрителя: «Я вам дам немного смерти, и вы потом почувствуете себя легче».
Если говорить о Малере, о его «Песне о земле», то это произведение связано с очень важным моментом — с прощанием. Когда теряешь — ощущаешь большой удар, странную тоску и странную радость. Боль. Прощание — это момент, когда рождаются большие произведения. Когда теряешь или ждешь — происходит рождение искусства. Счастливые поэты пишут плохо. Когда у поэта все есть — он слишком полноценен, я бы сказал, слишком тяжеловесен для настоящего искусства.
Музыка, поэзия — это вид протеста или молитвы. Мы протестуем, когда лишены свободы, когда лишены любимой. Мы - неполноценны, мы похожи в моменты расставания с
— Многие считают, что Моцарт был легкомысленным человеком. А что думаете вы?
— Моцарт был очень глубоким, очень страдающим человеком. Это мученик. Он выражал свою сумасшедшую глубину не через философские трактаты, а через абсолютную красоту — через свою музыку. Еще не родился более совершенный музыкант и поэт, чем Моцарт! Разве что Иоанн Дамаскин, но он святой.
— Как вы думаете, почему Церковь не канонизировала Моцарта?
— Потому что прямого отношения к религии он не имеет. Он имеет прямое отношение к Красоте. Ужасно, но мы даже не знаем, в какой могиле он похоронен. Его бросили в одну яму с бродягами. Только собаки были на его похоронах. (Неожиданно вскакивает.) А вы знаете, где живет истина?
— Я для этого слишком прозаичный человек.
— Не нужно читать Хайдеггера, Канта или Фуко, чтобы ощутить истину. Достаточно послушать Моцарта.
— Вы мрачный человек?
— Я очень меланхоличный человек. По знаку зодиака я - Рыба. Я типичный представитель этого знака.
— Вы говорите, читаете и пишете на нескольких языках. Это помогает в дирижерском искусстве?
— По крайней мере не мешает.
— Джорджо Стрелер, великий режиссер, считал, что репетировать надо в
— Я люблю репетировать с утра до ночи. И не люблю давать концерты.
— Почему?
— К сожалению, я иду дальше зрителя в ощущении Малера, Моцарта┘ Человек, пришедший на “Lacrimosa”, не может меня догнать. Он отстает от моего понимания искусства. От моего погружения в музыку.
— Вы сноб?
— Нет. Просто я пятнадцать лет изучаю Малера как музыковед. Все эти годы я сверял множество версий сделанных им нотных записей, исправлял ошибки, «внесенные» временем. Я жил Малером много лет, питался его музыкой…
Я всегда живу той музыкой, которую исполняю. И своих музыкантов заставляю жить музыкой с утра до ночи. Нельзя за две или три репетиции сыграть хорошо. Они приходят ко мне даже ночью, я индивидуально занимаюсь с каждым из них. Я их гид. Я предлагаю пройти со мной большой и сложный путь погружения в мир композитора, в мир искусства. Надо блестяще знать музыку, которую играешь, чтобы ее услышать.
Музыкальная индустрия, все записи, которые существуют, — это
Эдгар По сказал: «Моя любовь находится глубоко в земле, поэтому я должен плакать один». Мы одиноки, но мы едины в сочувствии. Мы должны сочувствовать друг другу в том, что мы одиноки. Совместное погружение в музыку — это сочувствие┘
— Что вы ощущаете перед концертом?
— Вдруг
— Атомный взрыв?
— Все что угодно! Поэтому давайте сыграем! Я говорю об этом своим музыкантам, и тогда начинается праздник духа и музыки!
— Чем вы увлекаетесь, кроме музыки?
— Пишу стихи.
— Публика вас понимает?
— Есть люди, которые не любят то, что я делаю. Смеются┘ Обидно слышать, что я «вышел и устроил балет перед аудиторией».
Но основная сложность в том, что когда ты показываешь самые чистые места самого себя — впускаешь зрителя в святыни святых, — они в этот момент пишут эсэмэски┘
— То есть духовно «обнажаться» перед аудиторией не стоит?
— К сожалению или к счастью, но только так можно играть настоящую музыку.
Я часто слышу: «Устроил эффектное представление! Какой идиот!» А мне иногда становится плохо, когда я изучаю новое произведение. Я даже в обморок падаю. Правда, идиот? (Грустно улыбается.) Очень больно жить и страдать той музыкой, которую играешь. И когда репродуцируешь свое переживание через жест — я уверен, многим становится легче. Но большая часть зала эсэмэски пишет┘
— Ну, некоторые зрители на ваших концертах в обморок падают. И на спектаклях Анатолия Васильева такое тоже часто случается. Кстати, такая реакция зрителей — это нормально?
— Когда зритель идет за тобой, в этом путешествии иногда падает атмосферное давление — и зритель теряет сознание. Это нормально.
Я с музыкантами тоже путешествую, и когда мы понимаем другу друга абсолютно — мы замолкаем. И долго сидим рядом. Даже не разговариваем. А потом надо обязательно напиться! Иначе невозможно выдержать все это напряжение!
— Что пьете?
— Вино.
— Теодор, я слышала, вы хотели стать монахом?
— Пробовал на Афоне. Но понял, что не достоин им стать. Тот, кто не может быть хорошим мирянином, не станет хорошим монахом. Я старюсь быть хорошим мирянином. Но
— От чего вы устали больше всего?
— Я устал делиться с людьми, которые совершенно ничего не понимают в настоящем искусстве. Мне хочется, чтобы на моих концертах было 15-20 человек, но они бы понимали и чувствовали, что происходит.
— Вы категоричны. У каждого, кто пришел на ваш концерт, — своя истина!
— Это ошибка. Истина одна. Но у каждого свой подход к ней. Если человек познакомится с музыкой более близко, он станет счастливее, богаче. Важно понять, что музыка — не самоцель. Это способ стать более совершенными.